Ну, вот и утро настало. Ветер всю ночь воет в вентиляционной шахте, как стая волков в заснеженном лесу. Мышь храпит мирно, с достоинством. Жизнь стоит, словно букет в вазе.
Мысли все куда-то делись. Ничего не надо придумывать, обсуждать, утрясать и улаживать. Конфликты заморожены, авторы в летаргии, издатели в тяжком предтрудовом сне, творческие способности в коме. Своеобычные заморочки отложены на послезавтра.
Роскошное чувство. Обычно в таком состоянии пишут стихи про осень и про "пламя скорби свистит под ногами, ворохами листвы шевеля". Я стихов не пишу. В юности отписала и завязала, нафиг. Нечего мне стихами сказать. Эмоций таких не испытываю, чтоб рифмовались как надо.
Только в такие моменты и начинаешь вспоминать что-нибудь без повода, в порядке хроник-мемуаров. Вот, вспомнилось, как были мы с Боевой Мышью в Крыму. Давно, в доющенковские 90-е. Жили под Севастополем, в деревне Орловка, у прекрасной женщины Панны Павловны. У нее в "зале" висел на стене ковер с жанровой сценой: одалиска с гытарой, мужчын с усамы и камышы. Все кривые, как в комнате смеха, и серьезные, как на похоронах.
И был там сортир для приезжающих-отдыхающих на задах огорода. Замечательный, деревянный, с сердечком на двери. А внутри висела на гвоздике книга лауреата Сталинской премии Кетлинской. Без обложки, без начала и без конца. Потому что для других целей, не для просвещения литературного висела.
И каждый раз, сидя, пардон, по ту сторону сердечка, каждая из нас читала отрывок Кетлинской (буквально "отрывок" - страниц на 5, я думаю), который потом с хохотом пересказывала подруге. Очень там эти физиологические процессы весело проходили.
В общем, в течение пяти арбузов мы эту книгу прочли. Хотя про что она была, я и не помню. Но помню, что жизнь здорово украсила. Несмотря на диарею, связанную с арбузами и с сомнительными местными колбасами, которые, подозреваю, никто есть не решался, кроме нас с Мышью и Панны-Павловного кота Мартобря (это мы его так прозвали, потому что у него была бешеная рожа и он банальное "мяу" примерно так и произносил - "мартобррряяя").
А потом Кетлинская иссякла. И на ее место повесили что-то не столь колоритное. Мы уж думали, что теперь выделительные процессы будут проходить без эксцессов, типа взрывов дикого ржания из недр деревянного удобства для всяких там любителей арбузов и колбас. И мы перестанем смущать народ.
Но я его - народ - смутила в первый же день, вернее, ночь. Непроизвольным стриптизом.
Дело было так: иду это я без всякого умысла от удобства к себе в летний домик. И вижу на дорожке ежа. Полноценного такого, здорового ежиного самца во всей красе. И приспичило мне показать его БМ. Ну, ума-то нету. Думаю, что раз темно, никто меня не видит. Снимаю футболку и с голыми сиськами склоняюсь над ежом, заворачиваю его в футболку и несу через все 10 соток в летний домик.
На ежа мы насмотрелись, дали ему молока, выслушали, как он нас материт по-ежиному, и я его обратно отнесла. Предварительно одевшись, к неудовольствию скрытой в ночи публики.
А хлопцы еще двое суток потом заборы пузом обтирали, ожидая новых ежей... то есть стриптизов.
